Самсон Агаджанян - Стон березы [сборник]
— Я тоже так думал и надеялся, но когда я лежал в госпитале и написал ей письмо, чтобы она приехала, так она мне ответила: мол, я к чужим мужчинам не езжу. Вот и любовь… А может, ее и не было? Может, я сам ее придумал?
Они выпили и молча стали закусывать консервированной говядиной. Немного погодя Умар, лукаво поглядывая на друга, произнес:
— Хочешь, я тебе по секрету новость сообщу?
— Раз ты знаешь, то это уже не секрет, — усмехаясь, отозвался Владимир.
— Я сегодня был в штабе армии и мне сказали, что на нас послали документы на Героя Советского Союза.
Владимир от услышанного замер с вилкой в руке. Он почувствовал, как сильно забилось сердце.
— Ты шутишь?
— Никаких шуток, мне сам начальник кадров полковник Семипалатов сказал. Через пару месяцев на груди засияет Золотая Звезда. Давай выпьем за это!
— Нет, раньше времени нельзя, плохая примета… Умар, и все-таки у меня из головы не выходит Люба. Может, я подключусь?
— Спасибо, Володя, но уже поздно, я люблю другую.
— Не понял? — удивленно глядя на него, произнес Русин.
Умар молча налил в стакан водки и одним залпом выпил. Опустив голову, он долго молчал. Русин терпеливо ждал. Для него это было неожиданностью, чего-чего, а этого он явно от друга не ожидал.
— Пойми, Володя, впервые в жизни я почувствовал настоящую любовь, я увидел глаза, которые влюбленно смотрят на меня. Я знаю, что ты меня осуждаешь, но когда ты ее увидишь, то поймешь меня. Я встретил женщину, которой я нужен. А для мужчины это самое главное.
— И где ты ее встретил?
— В Кабуле, в госпитале, она там врачом работает. Володя, по твоим глазам вижу, не одобряешь мой поступок, но ты должен понять меня.
— Сожалею, но не пойму. Я помню твою сумасшедшую любовь, и вдруг она исчезла. Любовь может быть только один раз, второй — не признаю. Прости, Умар, может быть, я в чем-то и не прав, но я говорю то, что думаю и чем живу. И добрый дружеский совет тебе: сделай все, чтобы помириться с Любой, она не просто твоя жена, но и мать твоего сына. Сладкие поцелуи, страсть — все это временные явления, они как пришли, так и ушли, остается то, что никогда из жизни не исчезает: это наши дети и ответственность перед ними. Люба права, и моя меня умоляла, чтобы я остался в Союзе. Ее надо понять не просто как женщину, которая хочет, чтобы рядом с нею был мужчина, а понять как мать. Нам с гобой намного легче, чем им. Прошу как друга, с разводом не спеши. Мы с тобой выполняем долг перед Родиной, а вот перед семьей… — он замолчал и тоже налил в стакан водки и одним залпом выпил.
— С тем, что ты говоришь, Володя, я полностью согласен, Но это исходит от тебя, потому что в твоем сердце любовь Наташи, исчезнет она, и ты… — он замолчал. Махнув рукой, вновь налил в стакан, выпил. — Ты думаешь, я не страдаю? Если бы ты знал, как мне было больно, когда она от меня ушла. Эта боль не проходит и не пройдет, она меня преследует днем и ночью. Даже в плену, когда меня душманы пытали, я не ощущал такой боли… Все, ни слова про любовь! Я сыт ею по горло. Ты лучше расскажи, что в верхах о нас говорят? Когда эта дурацкая война закончится?
Владимир махнул рукой.
— У меня такое впечатление, что Москве не до нас. В стране идут демократические преобразования, республики бунтуют, шахтеры бастуют, Горбачев с экрана не сходит. Нутром чувствую, что-то надвигается, но не пойму что.
— Ты с дядей разговаривал, что он говорит?
— Молчит.
— Ну а когда нас отсюда выведут?
— Один Бог знает. Хотя поговаривают, что Горбачев на Политбюро этот вопрос поднимал, но его убеждают, что это будет поражением для Советского Союза.
— Да мы с самого начала, как только пересекли границу, потерпели поражение. Разве это война? Анекдот! Гоняемся по горам за душманами! Это не война. Там, наверху, наши гражданские правители просто нашу армию позорят. Недавно я слушал «Голос Америки», стыдно за нашу державу. Прав был тот капитан из фильма «Белое солнце пустыни»: «За державу обидно». Неужели в стране не найдется человека, который смог бы взять на себя ответственность и поставить точку в этой дурацкой войне?
— Эту точку мог бы поставить только Горбачев, но и он не решается, политическая система не позволяет ему это сделать. И мы с тобой здесь не просто воюем, а внедряем социализм в этой полурабской мусульманской стране.
— Володя, о чем ты говоришь? Да этим афганцам до социализма, как до луны пешком. Я недавно был в одном кишлаке, местные коммунисты решили землю крестьянам отдать, а они не берут, говорят, мол, без разрешения хозяина землю нельзя брать. Здесь свои обычаи и традиции, это не наш семнадцатый год, где мужик барина на вилы поднял и будь здоров. Вот посмотришь, уйдем мы, тут между ними произойдет страшная резня, и они этого ждут не дождутся. Мы для них…
Он, не договорив, замолчал, так как вошел начальник особого отдела подполковник Тарасов Войдя, тот ехидно посмотрел на Умара.
— Что, товарищ полковник, не успели должность принять, а уже крамольные речи завели?
На лице Умара задвигались скулы, в глазах сверкнули искорки гнева. Русин моментально перехватил его выпад.
— Василий Егорович, прошу к столу.
Не дожидаясь, когда тот сядет, быстро налил водки и протянул ему стакан. Тарасов колебался, но Русин настойчиво предлагал ему выпить. Подполковник, не устояв, взял стакан и медленно стал пить. Он пил маленькими глотками, как пьют обычно вино или воду.
Русин мельком взглянул на Умара. У того на лице было такое выражение, словно он готов был кинуться и разорвать на куски этого особиста. Русин понимал, что конфликт с подполковником чреват последствиями, тот не подчинялся ему и все, что происходило в его бригаде, докладывал по инстанции своему начальнику. Особист через своих агентов, которые были в каждом подразделении бригады, знал больше его, что происходило среди личного состава. В душе Русин недолюбливал ею, хотя понимал, что это его работа.
С приходом особиста разговор потерял свою естественность. Выпив еще пару стаканов, особист, покачиваясь, встал, подошел к Кархмазову, обнял.
— Я тебя люблю, но лишнего не болтай.
Когда он вышел, Умар зло бросил:
— В гробу и в белых тапочках видел я твою любовь. Контра, подслушал наш разговор. Вот посмотришь, Володя, заложит нас.
Владимир громко захохотал. Умар хмуро посмотрел на него.
— А честно признайся, струсил? — прекратив смеяться, спросил Русин.
— А ты думаешь, нет? Да если он брякнет наверх, Героя мне не видать, как своих собственных ушей. Честно говоря, мне это надоело. Всего боимся. Думаем одно, говорим другое, шепотом режем правду-матку, а вслух сказать боимся. Скажешь — партбилет на стол, а без партбилета куда? Мне кажется, что мы шахматные пешки и нами манипулируют, как хотят. В Союзе делаются большие дела, а мы оторваны от жизни, только и умеем щелкать каблуками перед старшими командирами… На днях меня вызвал командир дивизии, захожу к нему, а он по телефону с кем-то разговаривает. Раздраженный, матерится… Закончив разговор, минуты две тупо смотрел на меня, а потом махнул рукой, говорит, мне некогда сегодня с тобой разговаривать, придешь завтра. Два часа ехал к нему, час простоял возле его кабинета, а он на меня рукой махнул! Порой мне кажется, что я жизнь свою прожигаю впустую.
— Я с тобой не согласен. Мы выполняем свой долг…
— Володя, это высокие слова.
— Нет, Умар, это не высокие слова. Я говорю не о долге в интернациональном плане, это дело политиков, а о простом долге перед солдатскими матерями. Мы с тобой должны так сделать, чтобы меньше цинковых гробов отправлялось в Союз. Как начальник штаба ты должен это понять и сделать все, чтобы потери были минимальные, а еще лучше, чтобы их вообще не было. Сегодня первый батальон на задании, душа болит, боюсь, без крови не обойтись.
Просидев до поздней ночи, они легли спать. Полежав немного, Русин потянулся к телефонному аппарату, который стоял рядом на тумбочке. В трубке раздался голос: «Оперативный дежурный майор Коробов слушает».
— Полковник Русин, — тихо, чтобы не разбудить Умара, произнес он. — Что слышно про первый батальон?
— Пока тихо, товарищ полковник.
Русин положил трубку, откинулся на подушку. Первый батальон выполнял задание по захвату каравана с оружием, который шел из Пакистана. Он долго не мог заснуть, все больше и больше его охватывала тревога за батальон. Под утро, когда он задремал, раздался резкий телефонный звонок. Оперативный дежурный доложил, что вернулся первый батальон, он попал в засаду и понес большие потери.
— Много убитых? — спросил Русин.
В телефоне было тихо, чувствовалось, что дежурный в замешательстве, он словно обдумывал, докладывать или нет.
— Я жду, — резко напомнил Русин.
— Тридцать пять убитых и сорок раненых, товарищ полковник. Погиб командир батальона подполковник Смирнов.
